После пятилетнего перерыва рэпер Хаски выпустил альбом «Партизан» — эту пластинку он обещал три года, заявляя, что пишет альбом «на войне». По мнению журналиста и музыкального критика Александра Горбачева, новая запись действительно о войне, но не провоенная, как можно было бы ожидать от Хаски. Публикуя статью о рэпере и его «Партизане», мы хотим также рассказать важную новость: через месяц, к Новому году, в издательстве «Медузы» выйдет книга Александра Горбачева «Когда мы поём, поднимается ветер. Краткая история популярной музыки в России XXI века», где Хаски — один из 40 героев (наряду с Борисом Гребенщиковым, Ильей Лагутенко, Земфирой, Оксимироном, Shortparis, Луной, Монеточкой и многими другими). Книга Горбачева рассказывает о взаимоотношениях музыки, самого «быстрого» из искусств, с окружающей действительностью в различные периоды путинской эпохи. Это глубокое и тонкое исследование о том, как музыка взаимодействует со временем — и влияет на всех нас.

Вы можете заказать книгу «Когда мы поём, поднимается ветер» Александра Горбачева уже сейчас в нашем «Магазе» (со скидкой!) по ссылке.

В этой статье есть мат. Даже если для вас это неприемлемо, мы надеемся, что вы все равно ее прочитаете.

Вот как выглядит девятиминутный фильм «ЧВК „Филармония“», который Дмитрий Кузнецов — так Хаски зовут по паспорту — снял весной 2022 года в Донбассе (его выпуском часто обосновывается включение рэпера в списки сторонников войны). Мужчины в камуфляже и с оружием идут по улицам. Все они работают в Луганской филармонии: кто-то хореограф, кто-то играет на гобое, кто-то на балалайке. Они рассказывают о себе, о своей профессии, о своем опыте войны — недавно штурмовали дом в Мариуполе, где «находились позиции противника». Ближе к финалу музыканты играют концерт — друг для друга поют песни о войне и победе. Потом уезжают.

Никакого контекста в фильме нет; война тут — просто насущная реальность без начала и конца, без причин и без последствий. Один из героев признается, что хотел заменить на фронте «паренька, у которого сын родился», но не вышло, поехали оба; о том, что в самопровозглашенных Донецкой и Луганской народных республиках людей начали насильственно мобилизовывать еще до 24 февраля, отлавливая на улицах, тоже не сообщается. Человек за кадром появляется в короткометражке один раз — когда один из героев говорит, что предпочитает советскую эстраду и «непосредственно Муслима Магомаева».

— А Полад Бюльбюль оглы? — интересуется Хаски. Кажется, ему смешно. Или нет?

Пожалуй, лучше все-таки начать сначала. 

«Любимые песни (воображаемых) людей», первый большой альбом Хаски, в некотором смысле обнулил русский рэп. «И не было негров, — читал он. — Я выщелкивал пальцами бит, улыбаясь всем телом / Кент безобразно выделывал басом и тенором: „йоу“ / И стулья под нашими жопами / У нас на глазах обрастали трущобами заново». Именно так это и ощущалось: ясно, что подъездная среда была родной для местного хип-хопа и ранее, но Хаски чуть ли не первым посмотрел на нее взглядом не просто обитателя, язык которого органически вырастает из перемазанных стен и мусора под ногами, но художника, способного различить в них эстетику.

Грубо говоря, чтобы почувствовать тяжеловесную красоту первого гуманитарного корпуса МГУ, требовались обладатели экспертного знания и журналистского таланта, написавшие книгу об архитектуре московского модернизма, — вот так и Хаски, литературно подкованный выходец с журфака того же университета, смотрел на подъездное бытие одновременно как на насущную реальность и как на эстетическую конструкцию. «ЛП (В)Л» очень характерно звучал: музыка тут собиралась из плевков, кашля, отрыжки, бит нарочито складывался из всего низового и замызганного. Хаски, будто бычки, тушил вечную интеллигентскую саморефлексию про невыносимость существования и непознаваемость женщин о действительность по ту сторону цельнометаллической двери и стеклопакетов — и это работало, черт возьми, очень хорошо работало. 

При этом у Хаски с самого начала подразумевалось заметное политическое измерение. Он дружил и записывался с рэпером-патриотом Ричем и писателем-патриотом Захаром Прилепиным, выступал в захваченном донецком аэропорту для бойцов батальона «Спарта», выпускал песню на стихи покойного командира этого батальона, военного преступника Арсена Павлова по кличке Моторола. Иными словами, здесь он тоже хотел быть на самом краю — там, куда другие ходить отказываются. Как все это сочеталось с выступлениями на вечеринках Esquire и большими интервью в глянцевых журналах? Существует версия, что Хаски был интересен культурному истеблишменту как интеллектуал, который, выставив напоказ тренировочные штаны Adidas, искусно оформлял экзотизирующую картину душно-бессмысленного провинциального быта, позволяя любоваться ею издалека и не предпринимать никаких действий: в конце концов, в его песнях то и дело утверждается невозможность разорвать порочный круг панельного существования. Иными словами, пока Хаски был удобен, на него можно было закрывать глаза. 

Мне кажется, что эта гипотеза не лишена смысла — разве что глаза не закрывались: Хаски потому и казался интересным, что совмещал большую уличную поэзию, эстетику экзистенциального упадка и фронтовые увлечения. Он абсолютно принадлежал своему времени: реальность вроде как функционирует в нормативном режиме, богатеет и стремится к процветанию — но где-то в самом ее центре зияет, как прореха на трениках, темное пятно нищеты, репрессий, пыток и войны. Казалось необходимым ощущать, что оно рядом, — и Хаски давал это ощущение. Можно, наверное, сказать, что таким образом происходила некоторая нормализация происходящего в Донбассе — территория беззакония и беспредела представлялась как зона «настоящего», куда не хочется попадать, но интересно заглянуть.

И это явно мучило самого автора. Если Оксимирон оказался модернистом почти поневоле, то Хаски последовательно был им по собственной злой воле — он рвался к статусу и одновременно стремился отменить за это самого себя. Мы с ним виделись единственный раз в жизни, когда возрожденный MTV зачем-то перезапустил программу «12 злобных зрителей» — оценивать предлагалось англоязычный альбом Ивана Дорна, я и Хаски были двумя из этой дюжины, также присутствовали Иосиф Пригожин, Валерия, телевизионный танцор Мигель, Алена Водонаева из «Дома-2» и какие-то еще примерно столь же несусветные люди. Мы даже сфотографировались вместе с Хаски и Дорном — и по снимку видно, что рэпер с его косоротой достоевской ухмылочкой чувствует себя не в своей тарелке; а точнее — хочет эту тарелку разбить. Он пытался ускользнуть из этой ловушки самыми разными способами. Устраивал перформанс с повешением из окна гостиницы «Ритц-Карлтон» (место для жеста было выбрано, конечно, неслучайно). Демонстративно удалял уже готовый альбом. Предпринимал странные эксперименты с тяжелым роком — творчески это было малоубедительно, но проходило, видимо, больше по разряду болезненной терапии. Все это выглядело как попытка не стать удобным продуктом; попытка, обреченная на поражение. 

В 2020 году Хаски выпустил альбом «Хошхоног», где еще раз поднял ставки своего материала — а точнее, опустил их ниже плинтуса. Его песни, выражаясь словами Егора Летова, окончательно расцвели кишками наружу: блохи в паху, мухи на трупах, фарш на берцах, сперма на штанах — музыка росла из гнилья, тлена и разложения; копошилась, как черви в ранних сорокинских рассказах. Важно, что Хаски выводил эту метафорику в том числе и на политический уровень: в самом нарративно ярком треке альбома, «На что я дрочу», герой переживает мучительную мастурбационную галлюцинацию, представляя, как его насилует в колонии Владимир Путин. Неуютное, как уретра (пользуясь образом самого автора), это искусство получает весь свой драйв через агрессию и ненависть, через мечту о возмездии и взрыве страшного мира — у Хаски через все творчество проходит навязчивая фантазия про себя как смертника. Понятно, почему его всю дорогу зачаровывали авторы насилия — люди, которые непосредственно реализуют сценарии из его песен.

Я не думаю, что дилемма «гений и злодейство» имеет решение. Талантливый человек и даже гений может быть мудаком, подлецом или убийцей. При этом я думаю, что Хаски сам по себе не столько адепт, сколько плод насилия, скорее симптом, чем снаряд. С 2022-го рэпер заявлял, что пишет альбом «на войне»; в итоге он созрел только через три с половиной года — когда эта книга уже уходила в печать. Предлог важен: не «за», не «против», а именно «на»; «Партизан» — это запись определенно про войну, но вряд ли провоенная. Война тут — не пространство Правды, чего можно было бы ожидать от предположительного патриота, и уж тем более не повод для триумфа; скорее, она сыграна и отчитана как предельное проявление катастрофы, которой сам по себе является поздний капитализм в его повседневном российском выражении. То есть экзистенциальный фокус остался тем же — но конкретно-исторические обстоятельства драматически изменились.

Православные хоралы и оперные арии, романсы и баяны, похоронный горн и почти аквариумовские флейточки, костлявый бит и низкочастотная дискотека — Хаски, который сам почти полностью спродюсировал альбом под именем диджей Хвост, окунает свою лирику в максимально национальный звуковой омут и размечает треки войсами от знакомых бойцов; его землистые метафоры обрастают мясистой плотью и сочатся небутафорской кровью. Здесь неизбежно имеются уже привычные для автора ядовитые филиппики в адрес коллег по цеху и признания в смертной любви (и те, и другие довольно удачные), но находится место и совсем другому материалу. На «Партизане» есть реквием по погибшему на фронте товарищу, учившему рэпера жизни, есть декларация «Я объявляю вам войну» (с реалистичным пояснением «я сам не знаю почему»), есть своего рода ремейк «Панельки» с характерным названием «Быть орком» («Теперь орков стравили друг с другом / Свежевзрыта земля черным творогом»); чего здесь нет — так это злорадства и кровожадности. В интонациях Хаски проскакивает цинизм, но это цинизм совсем не деловитый, скорее — усталый, разочарованный, заебанный. Трудно представить, чтобы бойцы из его фильма про Луганскую филармонию пели друг другу эти песни: они не про то, как победить врага, они про то, как побольнее поковырять себя. Имперство обычно подразумевает упоение коллективным могуществом — Хаски упивается личной человеческой обреченностью.

В результате получается своего рода вывернутый наизнанку приснопамятный манифест Шамана «Я русский»: это действительно песни всему миру назло, в том числе — и главным образом — себе. Если «Партизан» — это хроники российской агрессии, то речь в первую очередь идет об аутоагрессии. Или, как говорил когда-то Дельфин, наследником которого Хаски, конечно, тоже можно считать: каждый день превращается в бешеный бой, и это тоже война — но война с самим собой.